Часть 4
Тот страх, отголоски которого раньше долетали до меня лишь холодными брызгами из его глаз, теперь обрушился волной сквозь прорванную плотину. Черты его лица снова стали искажаться, словно размываясь под бьющими струями, теряя свою красоту и покрывая кожу морщинами.
— Пожалуйста, нет!— умолял он меня, закрывая свое ставшее уродливым от ужаса лицо. Сквозь его пальцы тонкой струйкой просачивалась красота, капая и ударяясь об землю распускающимися цветами.— Тебе нельзя уходить отсюда, ты должна быть только здесь, ты можешь быть только здесь.
— Тогда что ты еще можешь предложить, чтобы удержать меня? Покажи мне, и возможно я останусь,— сжалилась я над ним, ведь он не желал мне зла и мог обменять свою доброту на несколько порций моего терпения.
Я видела, как перестали дрожать его плечи, когда кинула ему кусок надежды. Цвет вернулся к его волосам, а лицо, отнятое от рук, приняло свою прежнюю форму. Страх все еще лип к коже вязким илом, но не был больше смертельно разъедающим.
— Конечно, конечно… я смогу дать то, что тебе понравится. У меня есть множество идей, безграничные возможности. Ты только посмотри,— он прерывисто задышал, захлебываясь возбуждающей надеждой, и обвел взглядом просторную комнату, забитую множеством сундуков, ящиком, шифоньеров, шкафов и вешалок с одеждой.
Я подошла к одному из них и выдвинула ящик — шелк с кружевами соблазнительно блестел своим тонким телом на свету. Пышное платье на манекене рядом со мной призывно зашуршало своими складками. Я дотронулась кончиками пальцев до холодноватой на взгляд ткани и ничего не почувствовала. Провела по нему рукой, комкая безупречную гладкость уродливыми шрамами складок. Но опять коже моей было все равно, из ощущений, что она передавала мне, было только равнодушие. И здесь все пустое. Даже вещи.
— Это не все,— он оттащил меня от комода, не дав даже задвинуть ящик,— здесь просто настоящий рай для твоего тела,— он толкнул белую дверь, за которой показался кусочек еще более белой ванной. Отворив дверь еще шире, он завел меня внутрь, с робкой надеждой следя за выражением моего лица. Он так хотел одобрения, согласия, благодарности. Но я не могла даже ради него почувствовать этого. Я равнодушно разглядывала стеклянные и фаянсовые поверхности, заставленные различными баночками, бутылочками и тюбиками. Наверное, они должны меня притягивать, наверное, моему телу была бы приятна такая забота. Я взяла первую попавшуюся баночку и открутила крышку. Поднеся нос к горлышку, втянула абсолютно сухой и безжизненный воздух. Опять ничего. Пустота.
— Ты что, издеваешься надо мной?!— я швырнула баночку, и та словно ракета, под напором топлива из смеси ярости и разочарования с силой врезалось в кафельный пол. Мой несчастный друг вздрогнул и некоторое время наблюдал, как густая белесая кашица растекается по щелям между плитками.
— Это что такая жестокая шутка, игра?— громкость моего голоса все повышалась, словно гнев где-то внутри вращал огромную ветряную мельницу, насыщая меня энергией. Хотелось закричать, ударить, разбить, порвать, сломать и разрушить. Я чудом сдержала в себе этот порыв, в очередной раз просто убегая.
Отступая назад на зеленую, и наверно мягкую траву, я так мечтала почувствовать голыми босыми ногами прохладное прикосновение стеблей и легкие уколы мелких камешков, но мечты оставались только мечтами. Трава была такой же пустой картинкой, что и все остальное.
Вслед за мной из белой ванны вылетел мрачный ветер, будто порожденный нагнетаемой во мне тягой к разрушению. Он, словно озлобленный пес, начал носиться вокруг меня, кидаясь на унылое спокойствие недвижимого пейзажа. Но листья, ветви, стебли были точно пластмассовые — с трудом изгибались под мощным напором рассерженного ветра, тут же пружиня и возвращаясь в прежнее положение. Ничто не хотело здесь меняться.
Откуда-то сверху слетел громкий стук и треск, словно кто-то начал колотить железной ложкой по фарфоровой поверхности небес.
— Пожалуйста, успокойся. Не надо так злиться, это разрушает все вокруг. Что еще я могу попытаться придумать для тебя? Дай мне шанс, прошу.— Нагнал меня все тот же умоляюще-испуганный голос моего друга.— Ответь…— прошептал он, взяв меня за руку, останавливая. Его рука была безжизненной, твердой, совсем не такой, в какую хочется вкладывать ладонь. Я брезгливо выдернула свою из его, закипая на огне своего гнева еще сильнее. Ветер бесновался все яростнее, облаивая теперь все без разбора, даже меня.
— Ты мне надоел! Меня уже тошнит от твоих щенячьих мокрых глаз и забитого страхом голоса. Тошнит, слышишь?!
— Хорошо, хорошо,— забормотал он суетливо и нервно, послушно отступая от меня,— я все сделаю, я многое могу,— повторял он все свою молитву, уже не веря в нее, но и не смея отказаться.
— Привет,— прощебетала улыбчивая блондинка в паре шагов от меня,— если тебе скучно, предлагаю пройтись по магазинам, или сходить в кино. Но шопинг будет все-таки лучшим средством против депрессии,— она подошла ближе, преданно заглядывая мне в глаза белесыми глазами, в которых радужка почти сливалась с белком.— Будем дружить?
— Девушке лучше сходить на свидание,— густой тягучий мужской голос влился в кисло-сладкий девичий, поглотив его в себя,— романтический вечер в хорошей компании даст больше положительных эмоций. Я стану твоим возлюбленным, нежным и трепетным, или страстным и сильным, таким, как ты захочешь.
Обладатель голоса подошел ближе, потянувшись за моей рукой, видимо, чтобы поцеловать ее. Но я отдернула ладонь, отскочив назад, лишь только блеснули на его лице белые пятна глаз.
— Внученька, что же ты вся на нервах,— мне на спину мягко легла чья-то ладонь, разглаживая складки черной футболки.— Пойдем лучше в дом, я испекла твой любимый яблочный пирог.
Испуганная, я резко обернулась, тут же передернувшись от омерзения. Уютная пухлая старушка, осуждающе, но с заботой качала головой, глядя на меня отвратительными слизняками бесцветных глаз. Чувствуя, как начинают заползать в мои мысли скользкие липкие насекомые, не заботясь о вежливости, я растолкала назойливых незнакомцев, быстрым шагом удаляясь прочь. И вскоре перешла на бег, словно соревнуясь с ветром: кто из нас быстрее выберется на свободу, кто быстрее достигнет края.
— Что же ты творишь? Прекрати разрушать спокойствие нашего мира!— отчаянно воскликнул мой почти недруг, неожиданно появившись передо мной.
Не успев остановиться, я врезалась в его на удивление тяжелое и твердое, словно камень, тело. И потеряв равновесие, отлетела назад, упав на траву. Опьяненная набирающей обороты и растыкающейся по мышцам злостью, я за доли секунды поднялась на ноги и оказалась рядом с тем, кого начинала ненавидеть все сильнее и сильнее. Пощечина в этот раз была размашистее и больнее, оставив на его коже красный след, а из глаз выжав струйки слез. Но как бы я этого не желала, он все никак не хотел отвечать мне взаимностью, чтобы приумножить мой гнев своим. Он все пытался успокоить меня и утешить, кажется, просто не в силах дать мне что-либо еще, кроме заботы и внимания.
— Как же я ненавижу этот отвратительный пейзаж вокруг, ненавижу тебя и все твои никчемные попытки дать мне хоть что-то. Ты жалок и беспомощен. Признай это,— заорала я еще сильнее, травя свое раздражение его тошнотворно приторной доброжелательностью и всепрощением
— Я не могу тебе дать ничего, кроме тебя самой! Это не моя вина, что тебе требуется что-то еще, не моя!— Наконец в его голосе проявилось что-то отдаленно напоминающее раздражение и неприятие. И этой маленькой крупице реагента хватило моему сознанию, чтобы взорваться обжигающей волной злобы, опалившей мысли до состояния угольной черноты. По щекам потекли ртутные шарики слез, ядовитые и тяжелые.
Ветер набросился на моего собеседника, дождавшись команды атаковать. Но напрасно черный пес пытался опрокинуть его навзничь, казалось, он кидается, лязгая зубами, на монолитную скалу.
— Тогда пусть все идет к чертям! Пусть все здесь разлетится вдребезги, рассыплется, сломается, исчезнет,— вцепившись в ворот его пиджака, я выплевывала эти острые слова, которые впивались в его белую кожу, оставляя на лице кровоподтеки боли.
Он хотел было что-то возразить, кривя губы в вымученной улыбке, потянулся было руками к моему телу, чтобы обнять и прижать, но его остановил громкий, оглушающий треск над нашими головами. Подняв взгляд, он с ужасом посмотрел куда-то вверх, задрожав всем телом. Я последовала за его взглядом, и, увидев, что происходит, тоже задрожала, но не в панике, а от злорадства и пьянящего кровь предвкушения.
Расписная тарелка неба покрывалась быстро расползающимися, словно длинные черви, трещинами. Они плотной сетью накрыли синюю поверхность, с каждой секундой становясь все толще и неповоротливее, но продолжая расти. Давно засохшая краска облаков шелушилась и опадала хлопьями, словно снег, кружась в вихрях буйной радости разгулявшегося ветра. Он, наконец, был в силах разрушить окружающее непоколебимое постоянство, с корнем вырывая из земли вянущие и съеживающиеся цветы, ломая с хрустом тонкие рахитные кости деревьев, сдирая с них ошметками красное мясо листьев.
Цвет неба быстро исчезал, растворяясь в наступающей черноте трещин, радуга крошилась, разносимая ветром, уступая место пустоте, что так тяготила меня по началу. Но не в этот раз. Я захохотала как безумная, кружась в нелепом танце, вторя вихрям неба. На этот раз я выберусь отсюда по-настоящему, и ничто мне не помешает, ведь путь был открыт.
— Прошу тебя, перестань, давай все вернем назад, нам нельзя уходить отсюда, мне нельзя выпускать тебя. Ты сама просила, сама хотела так,— всхлипывал где-то под моими ногами тугой комочек свернувшегося от страха ребенка, что некогда был взрослым мужчиной.
Но я больше не обращала на него внимания, перешагивая через пустоту, окутывающую нас.
